На подумать... "Трагедия отрезвила меня по поводу школы».
Первое интервью,которая на днях дала мама Сони, получившей 126 ножевых ранений в школьном туалете.
Сейчас Соня дома. Она неплохо держится. С одной стороны, психолог отмечает, что её состояние намного лучше, чем могло бы быть в текущих условиях. С другой стороны, если сравнить с тем, каким здоровым ребёнок был, и какой теперь предстоит период реабилитации... Хирург предупредил, что восстановление займёт до трёх лет. Нас ждёт длительное дорогостоящее лечение с вовлечением физиотерапии и косметологии, пластики. Так как шрамы на теле будут ещё трансформироваться, пока непонятно, как всё будет в итоге. Некоторые шрамы уже начали расти, бугриться. Та половина лица, которая пострадала, сейчас статична, разорваны мышцы, задеты ли важные нервы пока сказать нельзя.
Я сама держусь, не могу сказать, что мне легко.
Итак, 7 февраля Соня пошла в школу ко второму уроку. У нас есть ещё младшая дочка, она ходит в эту же школу в первый класс. Мы обычно отводим детей, а после школы их забирает няня. Но так как Соня шла ко второму уроку, она дошла до школы сама и отписалась, что в школе.
Я была в офисе на встрече. В 10:48 мне на телефон поступил звонок классного руководителя Сони.
Для меня это сразу был тревожный знак. Объясню почему. В начальной школе у нас был очень хороший учитель. Был налажен контакт между ней и родителями, между ней и детьми. Мы всегда были на связи. И в своей школе я привыкла именно к таким учителям. Уйдя из школы, мы продолжали с ними встречаться. А тут, при переходе Сониного класса в среднюю школу всё поменялась. Как бы я ни пыталась коммуницировать с классным руководителем, у меня не получалось. Она очень плохо шла на контакт. Я могла что-то писать ей, мне не отвечали. Я могла поднять какой-то проблемный вопрос, на него реагировали формальным «разберёмся», и дальше никакой обратной связи, как именно разобрались, что предпринято, не поступало. Мне приходилось напоминать: «Вы разобрались? Дайте, пожалуйста, ответ». И когда за полгода классная мне ни разу не звонила и крайне редко отвечала, увидев звонок, я сразу подумала, что случилось что-то плохое. Но что? Упала? Ударилась? Я даже представить не могла, какой ужас произошёл на самом деле.
Я ответила на звонок. Голос учительницы дрожал, говорила она невнятно. Смогла сказать: «Елена Александровна, приезжайте срочно в школу». На мои вопросы она ответила: «Приезжайте к Соне, я вам тут расскажу». Я спросила: «Она жива?» Ответ был: «Пока да». «А что всё-таки случилось?» «Милена её ударила ножом в шею». Я спросила: «Вы где?» Она ответила, что находится в кабинете. Я спросила, в сознании ли Соня. Она сказала, что не знает. Как я понимаю, Соня лежала в туалете минут 20 до того, как её нашли другие учителя, потом ещё полчаса ждали скорую. В момент звонка классная руководительница не была рядом с ней, подходила ли она до этого к Соне, я так и не поняла. Дочь говорит, что рядом с ней в туалете были учителя, которые её нашли, она была в сознании до скорой помощи и всё помнит, включая то, как Милена била её ножом.
Пока я ехала до школы минут 25, в родительский чат класса пришло сообщение от одной мамы: «Что за труп в школе?» У меня сердце оборвалось. Я не выдержала, отреагировала очень остро на это сообщение, матом. Сообщение быстро удалили. Я позвонила мужу, который бросил работу и тоже помчался в школу. Я успела ему сказать, что он должен подготовиться к тому, что, возможно, живой мы Соню уже не найдём. В голове была единственная мысль, успеть хотя бы увидеть Соню в последние минуты и сказать, что я её люблю.
Пока я бесконечно звонила классной, я попросила узнать, в какую реанимацию увезут Соню. . Оказалось, что никто с ней не поехал. Я сама набрала 112 и дала оператору задачу выяснить, куда увезли ребёнка из 10 лицея только что. В итоге я нашла Соню сама. К этому моменту уже приехал муж. Мы с ним помчались в реанимацию Химкинской областной больницы.
Хочу выразить слова благодарности врачам. Они сделали все и даже больше. Очень трепетно относились к нам. Всё время были на связи. Врач-реаниматолог, Новиков Дмитрий Валерьевич, наш герой, которому я буду благодарна всю жизнь. Он каждые 10 минут выходил из реанимации с информацией. Соня вся была в крови, поэтому сначала не было понятно, сколько ранений. Они постепенно их отмывали, зашивали и считали. Говорили о состоянии Сони. Первое, что врачи сказали, что не знают, спасут её или нет. У Сони был геморрагический шок 3-й степени, это самое тяжёлое состояние. Соня потеряла 50 процентов крови. На тот момент врачи сказали, что у Сони 12 ножевых ранений. В моей голове даже один удар в шею смертелен, там же сонная артерия. А тут 12! Я представляла маленькое, худенькое тело Сони и 12 ударов. Каждый следующий выход хирурга звучал, как приговор: «Тридцать». «Шестьдесят». Потом он сказал, что после ста они перестали считать. На протяжении четырёх часов четыре хирурга в восемь рук зашивали Соню. Параллельно шло переливание крови и плазмы. В итоге всё-таки посчитали раны. Сто двадцать шесть.
126! До сих пор, когда люди видят эту цифру, думают, что это опечатка. 12? 26? Нет, 126. Я пыталась ручкой повторить эти колющие движения, очень быстро устала. А параллельно хирург ещё постоянно повторял: «Ребята, не оставляйте это так, я в первый раз такое вижу». «Ребята, руки в мясо, не оставляйте это». «Ребята, это какое-то зверство». К концу первого дня возбудили дело, с нами начал общаться следователь.
Врачи сразу забронировали для Сони вертолёт,чтобы перевести в Люберцы. Спустя два часа нашего ожидания хирург вышел и сказал: «Будет жить. Мы её, вероятнее всего, спасём, но в каком состоянии, пока не знаем, так как при такой потере крови страдает головной мозг»
Раньше была такая передача «911», там показывали разные ужасы в Америке. Нам с мужем казалось, что мы попали в такой репортаж, только в Москве. Всё усугублялось тем, что за нами охотились журналисты. Вокруг нас творилось какое-то безумие. Нам постоянно кто-то звонил. Но не из школы.
На второй день Соня пришла в сознание, её отключили от ИВЛ. Первые два дня она навязчиво повторяла всё, что случилось. Ей казалось, что это произошло только что. Первыми словами были: «Мама, предупреди одноклассников, что они в опасности». Потом спрашивала, где она, почему Милена так сделала. Она не понимала и до сих пор не понимает, как это возможно.
У нас в семье есть правило: «Чужое тело — не твоё дело. Не тебе осуждать особенности чужого тела и тем более причинят вред». Я очень аккуратно спрашивала Соню, не ругались ли с Миленой, может быть, был конфликт. Соня все отрицала, говорила, что не ожидала нападения и не понимает причины.
По словам Сони, череда событий была такой.
Милена в конце перемены сказала Соне, что у нее есть сюрприз. Соня очень доверчивый ребёнок, пошла за Миленой в туалет. Уже позже она говорила, что Милена ведь отличница, она никогда не опаздывает, не прогуливает. А тут она её позвала в конце перемены. Соня теперь думает, что надо было заподозрить неладное, ведь они явно могли задержаться, а это на Милену не похоже. Девочки зашли в кабинку туалета, Милена закрыла дверь и попросила Соню повернуться спиной. Первые 10 ударов были именно в спину. Соня сказала, что первое что она почувствовала, была острая боль, и что её сковало так, что она не могла произнести ни слова. Не могла позвать на помощь. Соня решила притвориться мёртвой и легла на пол, закрывшись руками. Милена продолжала наносить оставшиеся из 126 ударов. Больших деталей мы пока не можем рассказать. К счастью, внутренние органы не пострадали. Соня говорит, что пока лежала на полу, успела подумать, как так лечь, чтобы потерять меньше крови. Ей показалось, что надо лечь на спину. Милена с ножом в окровавленных руках вернулась в класс, и сказала: «Я убила Соню». Потом уже Соню нашли учителя и вызвали скорую.
Я постоянно анализирую ситуацию в ретроспективе. Класс вместе с 1 класса, Милена и Соня там с самого начала. Все родители друг друга знают. Дети тоже. Когда в классе происходили какие-то конфликты, сразу разбирались.родители это сразу подсвечивали в чате. Соня мне доверяла, советовалась. Я её направляла, говорила: «Соня, вот смотри, они сейчас ругаются, ты не чью-то сторону занимай, лучше просто скажи: „Давайте не будем ругаться“. Если на кого-то наехали, никогда не присоединяйся». Единственное, что мы слышали от детей про Милену, что она очень тихая, ни с кем особо не общается, замкнутая. Соня тоже это говорила. Осенью 2022 года, за полгода до трагедии Соня сказала, что Милена поменяла имя. Я сначала думала, она себе псевдоним взяла. Но оказалось, что имя поменялось и в документах, и во всех журналах. На Мильвиру. Теперь я знаю, что так зовут полумонстра из игры World of Warcraft (комментарий автора канала - я такого героя игры так и не нашла). Причин смены имени мы не знаем, не знаем чья это инициатива, самой девочки или семьи.
Теперь, с каждым днем узнавая всё больше и больше деталей дела, которые мы пока не можем разглашать, я убеждена, что определённые маркеры в изменениях поведения Милены были, и на них нельзя было не обратить внимания, их попросту нельзя было не заметить. Я не готова обвинять в случившимся Милену, особенно с учетом того, что ни её родители, ни учителя не готовы взять на себя ответственность за её состояние и признаться, что что-то проглядели, что-то пропустили. От мамы по телевизору мы слышим обвинения в адрес школы и утверждения в том, что она - идеальный родитель. При этом от школы мы не слышим вообще ничего, глухая стена.
Мама Милены сразу после случившегося написала мне: «Простите нас». Но мне в тот момент было не до неё. Тогда я знала только о 12 ударах. Я ответила, что не смогу простить, так как это 12 ударов, а она никогда не сможет меня понять. Дальше контактов не было, и уже через пару дней мы увидели её на ТВ. Впоследствии я узнала ещё и о том, что пока мы боролись за жизнь Сони, за своё интервью мама Милены просила у журналистов 15 миллионов рублей. Я не знаю в итоге платно ли она была на телевидение и зачем вообще пошла туда.
Действия школы меня поразили ещё больше. То, как они реагировали, то, как себя вели, для меня стало индикатором полного безразличия к детям и их судьбам. На второй день с мужем на связь вышла исполняющая обязанности директора. Формат разговора был странным. Она сказала, что находится у входа в Следственный комитет, и ей надо узнать, как дела у Сони. Звучало так, будто нужно узнать для галочки, чтобы было что сказать в СК. Я не удержалась и дала ей обратную связь про разные инциденты, которые меня смущали в школе ранее. Я всё это написала в сообщении директору. Попросила её обратить на это внимание. В ответ получила: «Добрый день». И всё. Я ждала день. Потом стала просить хоть какой-то ответ. В ответ наконец я получила только одно: «Мы приняли к сведению».
Ещё через несколько дней я спросила директора, не кажется ли ей странным, что классная до сих пор ни разу не позвонила, не пообщалась с нами. Ответа не было. Спустя какое-то время я получила от директора вопрос, не писала ли нам классная. Я ответила, что нет. В итоге классная написала, что сочувствует.
Всё это меня очень отрезвило по поводу школы. Я поняла, что тут не просто произошёл несчастный случай, а, наоборот, школьная система работает так, чтобы максимально не сделать ничего, чтобы разглядеть условную Милену и предотвратить возможный несчастный случай. Потому что для этого нужно что-то делать, а в ребёнке никто не заинтересован.
Пока я была в детской реанимации с Соней, там 90 процентов детей были суицидники. Дети, которые решили уйти из жизни из-за тяжелой депрессии, из-за того, что им было плохо. Я изучила историю каждого из тех детей. Я пыталась разобраться. Это были тихие, спокойные дети, нередко отличники, из внешне благополучных семей. Я поняла, что в зоне риска именно такие дети, которые создают для взрослых максимальный комфорт, с которыми нет проблем, которые никогда не сопротивляются. «Удобные», беспроблемные дети. На таких детей важно обращать внимание. А из-за того, что они нам не докучают ничем, все время сами по себе и не создают лишних помех в нашей жизни, мы не спрашиваем, как у них дела. Мы обесцениваем их проблемы, когда эти дети пытаются озвучить их. Я могла бы успокоиться на мысли о том, что нам повезло, Соня осталась жива, и ладно. Но я увидела во всем этом целую систему равнодушия взрослых и поняла, что с таким подходом изменений не будет никогда, пройдёт время и появится новая Милена и новая Соня.
Время показало, что я права. Я сообщила школе, что буду обращаться в Министерство образования, так как вижу непрофессионализм и недоработку с их стороны и лично директора как в том, что уже случилось, так и в последствиях, с которыми они не работают.
Во всём, что с нами произошло, я очень чётко увидела, что равнодушие — это болезнь общества, на которую накладывается очень слабая система образования, в которой плохо поставлена работа психологов, довольно низкие компетенции педагогов в плане применения возрастной психологии, навыков управления классом и разрешения конфликтов, работы по их предотвращению и оздоровлению климата в подростковом коллективе. В такой ситуации особенно тяжело удобным детям.
Я сейчас не конкретно про Милену, а в целом про тихих, приспосабливающихся под взрослых детей. Они под давлением. С одной стороны, родители с их ожиданиями, не дают права на ошибку, наказывают, ругают, постоянно чем-то недовольны, а с другой - учителя, которые говорят, что ты должен быть как все, нормальным. Ребёнок в тисках. Ему, может, и хочется прийти, сказать, что он уже не может больше быть нормальным в понимании взрослых, что он уже больше не может учиться на одни пятёрки, что он не может удовлетворять всем ожиданиям всех.
Повезло тем детям, которым попался эмпатичный учитель. Но в основном учитель перегружен, выгорел, и он не в состоянии видеть, что ребёнку плохо, что его что-то беспокоит, тревожит, раздражает, заводит. Вишенкой на торте являются некомпетентные руководители образовательных учреждений с очень слабыми навыками решения проблем внутри коллектива.
Поэтому я обратилась за помощью адвокатов. Мы будем бороться за то, чтобы все, кто это допустил, понесли ответственность.
Так я приняла решение попытаться изменить закон, который регулирует распределение ответственности за детей между школой и родителями. Со стороны мое решение выглядело как безумие, но я понимала, что не могу иначе. Начала делиться своими мыслями с коллегами и один из них рассказал о проекте Legal charity и об адвокате Виктории Дергуновой. Мои контакты передали команде BGP Litigation и мы познакомились. Оказалось, что Виктория давно занимается защитой прав детей и тоже хочет изменить закон, даже работала над разработкой проекта. Я считаю, что судьба собрала нас вместе, чтобы действительно сделать мир лучше.
Я бы очень хотела донести до всех, кто прочитает наше интервью главный вывод, который я сделала за эти два месяца. Пока я читала все эти странные комментарии про то, что Соня сама виновата, я погрузилась в тему обвинения жертвы. Я поняла, что наш мозг просто базово считает, что мир справедлив, хороший человек в таком мире не может страдать. А когда кто-то в твоём окружении подвергается насилию, ты пытаешься защитить свою психику, думая, что, значит, он какой-то не такой и заслужил это, а я хороший, а поэтому не пострадаю, поэтому со мной такого точно не случится. Это опасный вывод, он делает нас слепыми к чужой беде и по сути легитимизирует насилие.
Интервью брала автор канала "Травля: со взрослыми согласовано"- Светлана Моторина.
